Атака большой группы террористов в западноказахстанском городе Актобе стала настоящим шоком и для государства и для общества в Казахстане. Такого никто не ожидал, хотя в 2011–2012 годах в стране уже были подобные события, но в этом году всех потряс масштаб действий нападающих и их агрессивность. В той же Актюбинской области четыре года назад произошло выступление сравнительно небольшой группы боевиков-исламистов. В Алматинской области боевики не успели ничего предпринять, кроме убийства группы туристов и лесника в лесу под Алматой. В Таразе вообще действовал весьма агрессивный одиночка, который тем не менее смог убить несколько полицейских и сотрудников спецслужб. Еще был самоподрыв в Атырау. Но в целом те события были неприятным, но все же инцидентом. И всем казалось, что инцидентом все это и останется.
История вопроса
Тогда высказывалось мнение, что выступление исламистов было связано с принятием в Казахстане нового Закона о религии. По сравнению с прошлым законом, весьма либеральным по своей сути, который был принят в начале 1990-х годов, новый оказался более строгим. Государство в 2011 году явно стремилось навести порядок в религиозной сфере. Во многом в связи со стремительным ростом религиозности в обществе и в том числе появлением большого числа представителей нетрадиционных для Казахстана религий, как мусульманских, так и христианских.
Собственно, это была реакция на изменение ситуации в обществе. Хотя стоит отметить, что Казахстан в принципе мог позволить себе сравнительно либеральный закон о религии в течение почти двадцати лет. Это говорило о том, что в 1990-е годы государство и общество не имели таких проблем, к примеру, с политическим исламом, которые были характерны для многих других государств постсоветского пространства. В частности, в Узбекистане в 1991 году в Наманганской области действовало весьма активное движение «Адолат», которое на время фактически узурпировало власть в своем регионе. В Таджикистане Партия исламского возрождения была активным участником гражданской войны.
В Казахстане ничего подобного не происходило. Население здесь в начале 1990-х в целом было малорелигиозно. Это было справедливо одновременно и для казахского общества и для представителей европейских национальностей. К примеру, большая часть русского, украинского и белорусского населения приехала в Казахстан в годы СССР, в то время, когда в нем уже была сильна атеистическая традиция. Потомки переселенцев дореволюционной эпохи составляли меньшинство, при этом наиболее активные из них – казаки – в первые годы СССР подверглись жесткому давлению.
В то же время казахи до своей насильственной седентеризации (процесс оседания кочевников на землю) в 1920–1930-х годах были номадами с весьма незначительным присутствием исламской традиции в жизни общества. Одна из главных причин этого была связана с тем, что в номадическом обществе не было условий для создания экономической базы для существования исламских улемов (священнослужителей) и мечетей.
Такой экономической базой в исламском мире являлись вакуфы (вакфы). Это была собственность, находившаяся в распоряжении мечетей, в значительной степени пользовавшаяся налоговым иммунитетом, которая обеспечивала доходы улемов и их экономическую независимость. В степи, где не было условий для вакфов, соответственно, не было и значительной прослойки улемов. В историческом казахском обществе немногие улемы зависели от милости ханов. С исчезновением ханской власти и сокращением возможностей казахской аристократии во время Российской империи улемы потеряли свое прежнее значение в степи. Во второй половине XIX века присутствие ислама было связано в основном с деятельностью татарских мулл, которых поддерживало царское правительство.
Естественное для начала 1990-х годов усиление интереса к религии в основном было связано с восстановлением прежних традиций. Для казахского общества это было не только строительство мечетей, но и возрождение традиции поклонения мазарам святых людей. Вокруг практически каждого аула были такие мазары, где были похоронены уважаемые люди. Характерно, что такая практика – поклонение могилам святых – была типична для значительной части мусульманского мира. В нашем регионе она широко распространена в Средней Азии, Афганистане, Пакистане, на Северном Кавказе. В определенной степени такая практика совпадала с казахской традицией уважения к духам предков (аруах).
Но в отличие от Средней Азии, российского Поволжья и Северного Кавказа с их давними религиозными традициями и, что немаловажно, соответствующими структурами, от медресе и мечетей до суфийских тарикатов, в казахской степи преобладала традиция. Фактически она была устной и передавалась от человека к человеку. Как и всякая устная традиция, она была не очень устойчива, менялась в зависимости от обстоятельств.
Одним из таких обстоятельств была весьма жесткая советская политика в отношении религии. Влияние традиционных религиозных структур было радикально ослаблено, многие религиозные деятели подверглись преследованиям. Атеизм стал официальной идеологией в СССР, и естественно, что ислам, как и православное христианство, оказался в крайне неблагоприятных условиях. Но в отличие от христианской церкви в исламе была историческая особенность, связанная с фактическим отсутствием церковной структуры.
В этом была сила ислама, особенно в момент его распространения по странам Востока. Любой мусульманин теоретически мог быть проповедником. К примеру, ислам на территорию современной Индонезии и Малайзии фактически принесли мусульманские купцы. Это не было организованной церковной политикой, как в случае с распространением христианства, когда священники той или иной церкви ехали проповедовать в основном по заданию руководства.
Понятно, что в устоявшихся мусульманских обществах улемы пытались закрепить за собой право на религиозное знание. Например, чтобы стать улемом, надо было получить соответствующее образование и занять место в иерархии. Это уже было близко к религиозной структуре. Но в периоды неустойчивости любой энергичный мусульманин мог стать проповедником и лидером общины.
Очевидно, что советский период для ислама был таким временем неустойчивости. В это время помимо официальных улемов, входивших в состав различных духовных управлений мусульман (ДУМ), в СССР было много неформальных мусульманских активистов. Многие из них были связаны с прежними улемами, например, по линиям семейных связей. Кроме того, организационной особенностью исторического суфизма была связь между учителем (муршедом) и учеником (мюридом). Это позволяло, с одной стороны, сохранять в тайне от государства наличие небольших общин. С другой – давало возможность передавать знания от отца к сыну, от учителя к ученику.
В результате к моменту распада СССР в Средней Азии, на Северном Кавказе, в Поволжье оказалось довольно много людей, обладавших соответствующими знаниями и обеспечивших преемственность с досоветским периодом в истории ислама. Поэтому в современной Чечне такое влияние у тариката кадирийя, представителем которого был Ахмат Кадыров, а в Дагестане наибольшим влиянием пользуются представители тарикатов накшбандийя, кадирийя и шазилийя.
В Узбекистане наибольшим влиянием пользуется тарикат накшбандийя. Кстати, первый муфтий Казахстана Ратбек Нысанбайулы обучался в религиозном учреждении в Бухаре, в зоне исторического влияния накшбандийя.
Здесь стоит отметить, что практически все улемы в нашем регионе исторически были суфиями. Это даже более важно, чем то, что они относились к ханафитскому мазхабу. Суфизм был весьма интересным явлением в исламской традиции. Он придал исламу организационную гибкость в процессе его распространения. С одной стороны, потому что суфии придерживались практики передачи знаний от учителя к ученику.
Это позволяло создавать хорошо организованные структуры, которые могли достигать тысяч последователей, объединенных в рамках тарикатов. Поэтому суфийские лидеры могли выставлять на поле боя тысячи преданных бойцов. Типичные примеры – имам Шамиль в Дагестане и Чечне, Абд-аль Кадира, который вел в XIX веке войну против французов в Алжире, тарикат сенусийя в Ливии, представители которого создали монархию в этой стране.
С другой стороны, суфии придерживались мистического пути познания. Такая постановка вопроса открывала самые широкие возможности, в том числе для включения многих местных традиций доисламского происхождения в религию. Кроме того, мистические практики способствовали широкому привлечению неофитов, новых последователей в ислам.
Но это было в начальной стадии распространения ислама. К XIX веку суфии стали вполне себе ортодоксальными улемами, которые контролировали вакфы и связанные с ними доходы. Фактически выполняли роль консервативного духовенства при мусульманских правителях. Например, в Афганистане улемы выступали против попыток афганских эмиров организовать процессы модернизации. Именно лидеры суфийских тарикатов поднимали в 1920-х годах племена на восстания против эмира Амануллы с его стремлением европеизации страны.
По мере роста европейского влияния в мусульманском мире здесь все чаще стали задавать вопросы: почему европейцы доминируют, почему некоторые населенные мусульманами земли стали колониями европейских держав? В качестве реакции на отставание от Европы в исламе появились движения реформаторов. Они выступали против консервативной традиции, призывали отказаться от всего наносного, привнесенного в ислам. Движения реформаторов выступали за образование населения, за то, чтобы увеличить конкурентоспособность мусульманского общества. Фактически они выступали против группы улемов и связанных с ними традиций, которые они полагали архаическими.
К числу таких реформаторов относились джадиды в Поволжье и Средней Азии, младотурки в Османской империи, младоафганцы в Афганистане. По сути, требования отказа от традиций, привнесенных в ислам за годы его распространения, за возврат к ценностям первоначального ислама, очень близки к требованиям современных салафитов. Но между ними была и существенная разница.
До появления модернистов-реформаторов в исламе уже был прецедент создания движения, которое радикально относилось к прежним традициям и призывало отказаться от них. В начале XIX века ваххабиты, относившиеся к ханбалитскому мазхабу, захватили Мекку и первым делом уничтожили могилы всех сподвижников пророка. Таким образом, они выступали против поклонения могилам, чтобы не было греха многобожия. Но затем ваххабиты были разбиты и не имели влияния вплоть до Первой мировой войны, после которой они создали государство, сегодня известное как Саудовская Аравия.
По сути, реформаторы-модернисты хотели освобождения ислама от всего груза традиций ради большей конкурентоспособности. Они хотели сильного исламского государства, способного в том числе бросить вызов европейскому влиянию. Характерно, что самые известные приверженцы политического ислама обычно не являются улемами и не имеют духовного образования. Например, лидер афганских исламистов, Исламской партии Афганистана, Гульбеддин Хекматиар окончил инженерный факультет и создал именно политическую структуру.
В то время как реформаторы-салафиты хотят освобождения от всего наносного в исламе ради возврата к ценностям первоначальной исламской общины. В те времена, когда было строгое единобожие, соответственно, не было суфиев и поклонения могилам святых, когда еще не было создано четырех мазхабов, когда мусульманская община была едина, не делилась по национальным группам, когда было единство светского и духовного начала в управлении общиной.
В определенной степени примером для них является Саудовская Аравия. Хотя здесь существует реальное разделение светского и духовного начала в управлении. Потомки Сауда отвечают за политическую жизнь, а потомки аль-Ваххаба – за духовную сферу. Но формально саудовская правящая фамилия носит титул хранителя двух святынь – Мекки и Медины, что дает им основания заявлять пусть о формальном, но единстве светского и духовного начала в управлении. Кроме того, Саудовская Аравия и Катар весьма близки к Западу, который, как известно, является одним из раздражителей для исламского мира, и особенно исламской улицы.
В целом духовная жизнь исламского мира в последние сто лет была насыщена активными идеологическими дискуссиями и противоречиями, которые накладываются на сложную систему политических отношений и разногласий как между мусульманскими государствами, так и во взаимодействии с внешним миром. После распада СССР населенные мусульманами государства оказались в самой гуще всех этих противоречий, о логике которых они не имели никакого представления в течение почти семидесяти лет.
Трудности перевода
Когда для бывших граждан СССР открылся большой внешний мир они, естественно, начали его активно осваивать. Среди многих других были и те, кто направился в самые разные мусульманские страны получать религиозное образование, которого в нашей стране просто не было. Кто-то учился в Турции, кто-то в Саудовской Аравии, кто-то в Египте.
В Турции они могли познакомиться со взглядами сторонников Саида Нурси, впоследствии именно его взгляды легли в основу учения известного турецкого религиозного деятеля Фатхуллаха Гюлена. В Саудовской Аравии – с идеями государственной идеологии ваххабизма. В то же время, они не могли пропустить и критику правящей семьи и духовных лидеров ваххабизма со стороны так называемых неоваххабитов. Последние критикуют королевскую семью за ее тесные связи с американцами и социальное неравенство, которое не соответствует аскетизму, присущему первоначальной исламской общине.
В Египте обучение часто проходило в знаменитом университете Аль-Азхар. Кроме того, в этой стране учащиеся из Казахстана могли познакомиться с идеологическими принципами известной организации «Братья-мусульмане». Если же они попали в Пакистан, то выбор возможных течений и движений в исламе здесь был весьма обширен. Это и «Джамиат-и ислами», близкое по воззрениям к «Братьям-мусульманам», а также и «Джамиат-и улема ислами», тесно связанное с деобандийским движением, названным так по имени известного университета в Британской Индии. Кроме того, есть еще движение «Барелви», а также многие другие организации, в том числе весьма радикального толка. Многие из них имеют свои мечети и медресе.
Но общая тенденция для учащихся из бывшего СССР заключалась в том, что они увидели в разных мусульманских странах мощные, весьма мотивированные и идеологически подготовленные религиозные концепции. На этом фоне для них тот ислам, который оказался широко распространен в Казахстане после падения СССР, выглядел, мягко скажем, не очень развитым. А незначительная религиозность большей части населения воспринималась в качестве чего-то неправильного.
Таким образом в Казахстане, как и в других странах на территории бывшего СССР, появилось много неофитов от религии. Как и всякие неофиты, они были весьма убежденными в верности именно своих воззрений. Таких оказалось много как среди обычных людей, так и среди представителей элиты. Между прочим, последние были очень активны.
Можно вспомнить движение коранитов, которое в Казахстане возглавлял сын главы администрации президента Асылбек Мусин. Коранитами их называли, потому что они не признавали других текстов, кроме собственно Корана. Следовательно, они отказывались от сунны и от хадисов о жизни пророка и всех других текстов. Неофитом был и муфтий Абдсаттар Дербисали, он почти наверняка познакомился с саудовской версией ислама во время своей работы в посольстве Казахстана в Саудовской Аравии. Неофиты были даже и в спецслужбах, хотя именно здесь с этим наверняка должны были быть большие проблемы. Хотя бы потому, что с советских времен присвоение очередного звания сопровождалось традицией распития спиртных напитков.
Но в целом ситуация была достаточно спокойной. В Казахстане всем хватало места, и приверженцам традиционного народного ислама, и сторонникам салафитов и нетрадиционных христианских протестантских групп, и огромному большинству людей не очень религиозных или приверженцев традиционных подходов к религии. Государство не слишком активно занималось религией и религиозными отношениями. В этом не было особенной необходимости. До принятия закона 2011 года государственная позиция по вопросам религии была чрезвычайно либеральной. К примеру, в стране не было такого жесткого противостояния между суфиями и салафитами, как в Дагестане, где последние захватывали отдельные села вроде Чабанмахи и устанавливали свою власть. Потом там шли бои с применением танков и артиллерии.
Не было в Казахстане и такого жесткого полицейского контроля над обществом в целом и над религиозными организациями в частности, что было типично, к примеру, для Узбекистана и Туркменистана. В Узбекистане после взрывов в Ташкенте в 1999 году и нападения боевиков ИДУ на Сурхандарьинскую область в 2000-м такой контроль был установлен. Наиболее активные сторонники радикальных течений в итоге покинули Узбекистан, многие из них воевали в зоне пуштунских племен на границе Афганистана и Пакистана.
В Казахстане были больше распространены национал-патриотические взгляды. Но эта часть интеллектуального сообщества в целом была нерелигиозной. Скорее для нее были важны казахские народные культурные ценности, частью которых была и принятая в казахском обществе необременительная религиозная традиция народного ислама. Более того, часть интеллектуалов поддерживали идею тенгрианства как более соответствующую кочевым традициям. Важно также, что значительная часть национал-патриотов по своим взглядам была либерально настроена.
Но в любом случае распространение в Казахстане идеологии салафитов не вызывало особого беспокойства. Более того, в стране были широко распространены идеи, которые поддерживали умеренные неофиты, что необходимо повышать уровень религиозности общества. И это должно было стать лучшим аргументом против радикализации, которая активно распространялась по исламскому миру. Согласно этой логике народный ислам выглядел слишком архаичным, количество людей нерелигиозных было слишком велико для страны с мусульманским большинством населения. Поэтому, для того чтобы стать равноправной частью исламского мира, надо соответствовать хотя бы минимальным его требованиям. Подобные мысли были очень популярны. Они также поддерживались все большим распространением религиозности в жизни общества.
Еще одно обстоятельство было связано с масштабной миграцией из села в город. При переезде в основном молодые люди теряли связи с прежними патриархальными общинами, где всегда были местные авторитетные люди, например те же их родители, которые поддерживали существующие традиции, в том числе религиозные. В городе в достаточно недружелюбной среде они искали новые общинные связи и находили их не только в более типичных для казахского общества земляческих общинах, но и в новых религиозных.
Это не только наша проблема. Везде в исламском мире радикальные исламистские группы в основном пользуются поддержкой среди новых городских жителей, недавних мигрантов из села. Например, в Тунисе местная исламистская партия «Ан-Нахда» набирает существенно больше голосов в городах, чем на селе, где традиционно больше поддержка государственной власти.
Но возможно, что все это еще долго не играло бы особой роли. Все равно количество религиозных людей в обществе было пока не очень велико. А среди них далеко не все были радикалами, многим было достаточно верить и следовать новым правилам. Однако здесь свою роль сыграло сочетание внешних и внутренних факторов.
С одной стороны, государство постепенно стало все более внимательно наблюдать за сторонниками нетрадиционных религиозных групп, справедливо полагая, что у них может быть своя повестка дня. Во многом поэтому и возникла необходимость принятия нового Закона о религии. В итоге в 2011 году радикальные группы в Казахстане впервые выступили против государства.
С другой стороны, в мире произошла заметная активизация радикальных исламистских групп. В частности, с середины 2000-х годов в Афганистане и Пакистане началась настоящая война между государством и радикальными исламистами. Пакистану пришлось перебросить армию с индийской границы в пуштунские районы около Афганистана. Здесь стали активно использоваться смертники.
В результате «арабской весны» 2011 года начались проблемы с государственностью в Ливии, а затем и в Сирии. Война в Сирии и Ираке привлекла массы радикалов со всего мира, в том числе из Европы и всего остального мира. Даже из Казахстана на войну отправились, по разным данным, от 300 до 700 человек.
Если это реальное количество, то можно было предположить, что в стране осталось еще какое-то количество людей, готовых на весьма жесткие действия ради достижения своих целей. Безусловно, весьма сложно понять, кто именно из них может в итоге активизироваться. Очевидно, что далеко не все приверженцы того же салафизма готовы на крайне радикальные действия. Многие занимаются в основном верой и пытаются проповедовать свою идеологию, расширяя число последователей. В любом случае не все они радикалы. Но все радикалы выходят из числа их последователей. В этом-то и сложность ситуации – никогда никто не знает, кто и когда вдруг захочет перейти к радикальным действиям. Собственно, это и произошло в Актобе 5 июня.
Ударный момент
5 июня в Актобе группа боевиков, все местные жители, как потом стало известно из официальных сообщений, всего их было 45 человек, но часть отказалась от преступных замыслов, захватили сначала оружейный магазин, а затем попытались атаковать воинскую часть. В перестрелке погибли мирные жители и военные. Нападавшие частично были убиты в бою, а частично захвачены или ликвидированы позднее в ходе проведенных спецопераций.
Это нападение вызвало настоящий шок в Казахстане. Все успели уже подзабыть о трагических событиях 2011–2012 годов. Но произошедшее 5 июня нападение имело беспрецедентный для Казахстана масштаб. Нападение очень большой группы агрессивно настроенных людей, проявленная ими жестокость.
У общества сразу возникло много вопросов. Среди них: как такое стало возможно, почему соответствующие органы не предотвратили нападения боевиков и возможно ли вообще такое предотвратить, чего хотели нападавшие, кто они такие, почему они напали в канун священного для мусульман месяца Рамадан?
В то же время появилось очень много различных версий произошедшего. Власти сразу же указали на представителей нетрадиционных религиозных направлений. Директор Казахстанского института стратегических исследований Ерлан Карин, автор книги «Солдаты халифата», в первые дни высказал мнение, что события связаны с активизацией так называемой «спящей ячейки».
Первоначально никто не взял на себя ответственность за нападение. Затем появилось заявление от имени неизвестной ранее организации «Армия освобождения». По этому поводу большинство наблюдателей сошлось во мнении, что это фейковая организация. При этом интересно, что никто не указывал на террористическую организацию «Исламское государство» (ИГ) и не было никаких заявлений от ее имени. Хотя представители ИГ или симпатизирующие им лица делают заявления практически по любому подходящему поводу. Например, в случае с Орландо или при событиях в Европе. Но в тех случаях речь шла об акциях против западных стран и их населения.
Наверное, даже ИГ сложно объяснить, в чем может быть мотив нападения на власти государства с мусульманским большинством населения, которое не давало для этого никакого повода. Хотя после нападения высказывались мнения осведомленных людей о том, что якобы по сайтам радикальных исламистов были некие призывы к действиям против именно Казахстана. Но опять же непонятно, в чем может быть цель такой масштабной акции именно в начале июня и как раз накануне месяца Рамадан?
Все-таки, если кто-то активизировал «спящую ячейку», тем более такую внушительную, он должен был преследовать какую-то цель. Потому что было очевидно, что даже 45 боевиков недостаточно для захвата города с населением в 300 тыс. человек, которые к тому же должны потратить время на нападение на оружейные магазины для того, чтобы вооружиться. Естественно, что такая атака не может не привлечь внимания, что автоматически снижает шансы на внезапность.
Напомним, та же акция в Нальчике в 2005 году, когда боевики, около 100 человек, атаковали город, убивали местных силовиков, обстреливали воинскую часть, была серьезно подготовлена. У них было оружие, полицейская форма, то есть элементы организации.
В Актобе боевики действовали жестко, у них явно был некий примерный план, но организация и подготовка были не на самом высоком уровне. Достаточно было посмотреть на видео с одной из камер наблюдения, как они при перестрелке хаотично передвигались, при этом роняли оружие. Потом они захватывают случайный автобус, также еще и совершенно случайно попавшийся им на пути автомобиль, в котором убивают водителя. Налицо импровизация. То есть эти люди были изначально обречены.
Помимо милиции и части национальной гвардии в Актобе есть еще 100-я артиллерийская бригада и военное летное училище. Кроме того, после истории с Жанаозеном, когда выяснилось, что в Казахстане сложно осуществлять маневр силами специального назначения, для этого не было достаточного количества транспортной авиации, наверняка были сделаны соответствующие выводы. По крайней мере, были приобретены европейские транспортные самолеты С-295.
Поэтому единственный возможный вывод – это была демонстрация с целью оказать воздействие одновременно и на государство и на общество в Казахстане. Если люди все равно смертники, то они должны были продемонстрировать, что больше нет гарантий, что государство не может обеспечить полной безопасности. Еще один мотив мог быть в том, чтобы вынудить государство на жесткие меры против салафитов и тем самым обеспечить активизацию умеренной их части. Очень похоже также, что это мог быть сигнал государству, что у него не все благополучно в области безопасности, откуда пришел этот сигнал – это уже другой вопрос.
Дополнительную интригу придало сделанное 6 июня заявление КНБ о том, что в Казахстане была задержана группа бывших и нынешних высокопоставленных военных и прокурорских работников. Их обвинили в том, что они принадлежали к группе задержанного в январе текущего года бизнесмена из Шымкента Тохтара Тулешова и готовили заговор. По заявленной версии следствия именно Тулешов стоял за известными демонстрациями против продажи земли иностранцам в апреле-мае 2016 года. Хотя его фигура вызывала странные впечатления, особенно из-за склонности к эпатажу, тот факт, что среди задержанных были действующие офицеры, командиры воинских частей из Шымкента, придавал ситуации весьма серьезный характер.
При этом сам Тулешов считался активным пророссийским политиком, он входил во всевозможные соответствующие организации в России и Казахстане. Поэтому сразу стали появляться предположения, что обвинения в адрес Тулешова связаны именно с его пророссийской ориентацией. Пикантности ситуации придало то, что как раз 7 июня в Казахстан приехал министр обороны России Сергей Шойгу. В рамках его визита было подписано соглашение о передаче Казахстану 1,7 млн. гектара земли, которая ранее находилась под арендуемыми Россией полигонами.
Очевидно, что такое соглашение готовится заблаговременно, переговоры по этому поводу шли уже давно, об этом сообщалось в прессе. Тем более что Шойгу посетил не только Казахстан, но и Туркменистан. Но со стороны визит Шойгу все равно выглядел весьма неожиданным, о нем до этого не сообщалось. Российский министр, скорее всего, предлагал содействие в случае, если оно вдруг понадобится.
Напомним, что в прошлом году в сентябре в Оренбургской области России проводились чрезвычайно масштабные военные учения «Центр-2015», в которых приняли участие 95 тыс. человек. Основной легендой учений было противодействие угрозе со стороны экстремистов с центральноазиатского направления. Собственно, события в Актобе вполне подходили под легенду учений. Хотя 95 тыс. военных все-таки многовато для любых возможных террористов. Россия тогда демонстрировала свои военные возможности.
Характерно, что за две недели до теракта в Актобе, 20 мая, на сайте администрации Оренбургской области появилось странное сообщение о совещании «Экстренное совещание правительства Оренбургской области о неотложных мерах в связи с трагическими событиями в северных районах Республики Казахстан», которое было датировано 23 мая. Сообщение было удалено через час, но его перепечатал сайт Открытой России. В тот же день, 20 мая, было сделано официальное заявление, что произошел взлом сайта хакерами, и по этому поводу было возбуждено уголовное дело.
Текст был весьма странный и вполне похож на подделку. К примеру, там использовались слова «звериный оскал» и им подобные. Но одна фраза была очень интригующей. Якобы губернатор Юрий Берг сказал, что «о неотложных мерах, предпринятых в связи с кризисом в северных районах Республики Казахстан доложат представители соответствующих ведомств». Тогда на это никто не обратил внимания, тем более что информация была сразу удалена, но после событий в Актобе не могли не возникнуть вопросы об удивительно осведомленных хакерах.
Интересно, что после визита российского министра на официальном уровне в Казахстане и России больше не говорили о деле Тулешова. Хотя в России патриотически настроенные российские СМИ весьма активно критиковали Казахстан за преследования пророссийских активистов, вспоминая при этом не только Тулешова, но и Тайчибекова. Но в более солидных СМИ тон был совсем другим. Например, в РБК в программе Игоря Виттеля его назвали крайне несерьезным человеком. Это очень важное замечание. Если придерживаться версии о несерьезности личности Тулешова и всей его деятельности, то это фактически выводит его дело из какого-либо формата межгосударственных отношений. Мало ли кто чего заявляет, в России есть, к примеру, Эдуард Лимонов, который часто говорит о Северном Казахстане. В России его, кстати, уже сажали за призывы к радикальным действиям.
Интересно, что в той же передаче ведущий поинтересовался у присутствующих: «А мы не связаны с Актобе?» Одновременно политолог из Казахстана Талгат Мамырайымов здесь же заявил, что, по его мнению, акцию в Актобе организовали спецслужбы Казахстана, чтобы отвлечь внимание от митингов протеста в связи с землей. Можно еще упомянуть мнение российского политолога Александра Сытина, бывшего работника Российского института стратегических исследований, который в эфире телеканала «Звезда» сказал, что, по его мнению, «Россия является главным выгодоприобретателем от нестабильности в Казахстане, поскольку получает возможность вмешаться в ее внутренние дела под предлогом защиты 3,5 млн. русских от чего угодно (национализма, терроризма, притеснений) и создать там очаг напряженности, подобный Донбассу».
Такой разброс оценок произошедшего весьма показателен. Потому что неочевидна мотивация нападавших, непонятен выбор времени и места. В то время как контекст происходящих событий оставляет возможности для самых разных версий, в том числе и весьма неожиданных.
8 июня Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев выступил с обращением к населению страны, в котором сказал, что «по имеющимся данным, террористический акт организован приверженцами радикальных псевдорелигиозных течений, инструкции они получили из-за рубежа». 10 июня во время заседания Совета безопасности президент отметил, что это были именно салафиты.
14 июня министр внутренних дел Калмуханбет Касымов заявил, что приказ на совершение акции в Актобе боевики получили из Сирии. Соответственно, была сформулирована официальная версия событий. Она в принципе вполне естественна и логична с учетом того, что в Сирии сегодня идет масштабная война, в которой много участников. И хотя Казахстан расположен далеко от Ближнего Востока, здесь все-таки преследуют тех, кто поехал воевать в Сирию.
Но все же стоит отметить, что распространение радикальной идеологии в Западном Казахстана все-таки больше связано с российским Северным Кавказом и местными радикалами. Соседство с этим проблемным регионом, где долгие годы шла война, где было много терактов, не могло пройти бесследно. Но упоминать Северный Кавказ в контексте событий в Актобе было бы нелогично.
В то же время надо всегда учитывать, что в любом явлении, которое мы сегодня называем международным терроризмом и радикальным исламизмом, всегда есть две составляющие. Это местные интересы, а также радикалы, которые ведут каждый свою борьбу либо против Запада, либо за возвращение к истокам религии. Например, местные интересы в Афганистане во времена движения «Талибан» были представлены пуштунскими племенами. Вместе с тем в эту страну приезжало много весьма мотивированных людей из Пакистана, Ближнего Востока и даже один исламист из США.
Аналогичным образом в составе так называемого «Исламского государства» в Ираке и Сирии действуют местные суннитские племена и вообще сунниты, которые борются против шиитского доминирования. Одновременно в Ирак и Сирию съезжаются много радикально настроенных и идеологически мотивированных людей из Европы, бывшего СССР и других мест.
Еще один очень показательный пример – это Ливия. Здесь после свержения Муамара Каддафи реальная власть перешла к племенам или городским общинам, которые часто суть те же самые племена. В то время как местный аналог «Исламского государства» занимает в основном территорию города Сирт. Этот город был родиной Каддафи и является территорией расселения его родного племени. Можно представить, что это обстоятельство сказалось на том, что Сирт стал опорной базой ИГ в Ливии и под его флагом противостоит тем племенам из городов Мисураты, Зинтана, а также восточной части в Киренаике, которые ранее свергли Каддафи.
Никуда не денешься также от конспирологии. Вряд ли можно говорить о существовании глобальных подпольных структур исламистов с мощной организацией, которые стоят за всеми терактами по миру. Гораздо логичнее предположить, что такие организации – нечто вроде «зонтичного бренда». Сегодня тот или иной командир радикальных исламистов, например в Нигерии из «Боко Харам» или боевик в Европе, признает «Исламское государство», вчера он был лоялен «Аль-Каиде». Соответственно, налицо встречный процесс.
Когда выходец из Афганистана в США расстрелял посетителей ночного клуба, ИГ заявляет, что это организованная ею операция. Так ли это на самом деле или боевик из Орландо действовал как одиночка, наверняка будет трудно доказать. Но ИГ в Ираке и Сирии – это в большей степени локальный политический проект. А лидер ИГ аль-Багдади является выходцем из семьи представителей бывшего иракского истеблишмента. Его родные братья были высокопоставленными офицерами армии и спецслужб Ирака при Саддаме Хусейне
Так что организацию и идеологию всегда следует различать, как собственно мотивацию и интересы тех или иных радикальных групп. Но главное для государства и общества, которые столкнулись с террористической активностью, – это не допускать того, чтобы изменился привычный образ жизни. Конечно, необходимо усиливать меры противодействия и профилактики, но не ценой чрезвычайных мер, которые могут перейти в идею создания полицейского государства. В этой связи весьма странно выглядит предложение некоторых людей запретить салафизм.
По сути это невозможно, потому что салафизм – это не организация, это идеология. Кроме того, салафизм или ваххабизм – это официальная идеология Саудовской Аравии и Катара, салафитская партия одна из влиятельнейших в Египте. Кроме того, главные идеи салафитов широко представлены в исламском мире и в Казахстане также. Вопрос, наверное, не в самой идеологии, вопрос в методах, которые используют ее последователи.