Кризис угля и бензина

Эта осень в экономике Казахстана вышла богатой на события, их было много и они все были очень разные. Начнем с того, что курс тенге в октябре совершил ряд тактических маневров, которые оставили многих в недоумении относительно логики происходящего. Сначала тенге упал до почти 345 за доллар, потом неожиданно совершил резкий разворот и укрепился до 334 тенге.

Оба этих движения не нашли объективного объяснения. Если считать, что тенге зависит от цен на нефть, то последние сейчас только растут. Если согласиться с тем, что мы пару лет назад фактически привязали нашу валюту к курсу российского рубля на уровне около 5,5 тенге к рублю, то рубль в момент сильного падения тенге, напротив, укреплялся. В итоге с 5,5 тенге поднялся до 6 за рубль.

Здесь стоит отметить, что политика более слабого тенге была одной из немногих возможных защитных мер от российского импорта в условиях ЕАЭС. Хотя, безусловно, никто этого не декларировал, но тенге и доллар были как привязанные друг к другу. В этом году в связи с оживлением деловой активности, в том числе вследствие роста цен на нефть, импорт из России растет. Экспорт из Казахстана в Россию тоже растет, но существенно меньшими темпами. В результате у нас сложился отрицательный баланс в 2,4 раза в казахстанско-российской торговле. Это пока еще не достигло того превышения в 3 раза, которое стало первым следствием введения Таможенного союза после 2010 года. В 2013 году импорт из России составил 18 млрд. долларов и вырос на 50 процентов с 2010 года, а экспорт из Казахстана остался на прежнем уровне в 6 млрд. долларов. Но 2,4 раза это уже много.

Поэтому можно предположить, что в Казахстане увидели рост импорта из России и Нацбанк предоставил тенге возможность упасть до уровня 6 тенге к рублю. Кроме того, в Нацбанке, естественно, не знают дальнейших действий финансовых властей России, но не могут не понимать основания ее макроэкономической политики, которые по понятным причинам им очень близки.

Дело в том, что у всякой страны, экспортирующей сырье и имеющей существенное превышение экспорта над импортом, всегда есть соблазн увеличить свои доходы за счет ослабления национальной валюты. Потому что налоги с экспортеров будут больше в рублевом эквиваленте. Кроме того, не стоит списывать со счетов также и лобби со стороны крупных экспортеров. Ослабление местной валюты существенно сокращает их расходы внутри страны. Соответственно, Нацбанк теоретически мог ожидать, что рубль в конце года будет слабеть и готовился к этому заранее.

Но это слишком легковесное допущение. Конечно, можно и нужно готовиться к тому, что теоретически может произойти, но не стоит идти на излишний риск по поводу ситуации, которая еще не факт, что состоится. Тем более что у России следующей весной президентские выборы и ей нежелательно лишний раз шокировать население. Для наших стран падение национальной валюты – это всегда небольшой шок.

Кроме того, российские власти добились снижения инфляции, она уже балансирует в районе 4 процентов в год. И это при том, что они достаточно активно используют печатный станок для решения возникающих проблем. Самая типичная ситуация с финансированием проблемных банков. Государство выделяет средства на спасение банков, и многие в России считают, что это как раз связано с использованием печатного станка.

Если это так, то это ведет к увеличению денежной массы, но при этом не приводит к увеличению инфляции. Следовательно, российская экономика способна освоить эти средства, что в том числе является следствием относительно стабильного курса рубля. Для экономики важны настроения населения как потребителей и, конечно, бизнеса, а им, в свою очередь, важна определенность и предсказуемость курса национальной валюты. Тогда они спокойно оперируют в повседневной деятельности рублевой массой, не обращая особого внимания на валютный рынок.

Еще один момент может быть связан с тем, что в России могут стремиться рыночным путем понизить риск от так называемого carry-trade. Это когда иностранные инвесторы берут дешевые деньги на западных рынках, а там они сейчас очень дешевы, и вкладывают их в фондовые рынки экспортирующих сырье стран вроде России, где ставки существенно выше. При инфляции ниже 4 процентов можно снизить ставку рефинансирования существенно ниже 10 проц. Хотя Центробанк России в целом не предоставляет деньги под эти проценты, за что его критикуют, но он задает планку для рынка. Считается, что carry-trade опасен в связи с тем, что спекулятивный капитал как пришел, так потом и уйдет. При уходе он создаст повышенный спрос на валюту, что создаст давление на курс рубля.

В общем при всех этих обстоятельствах сложно ожидать, что россияне сильно уронят курс рубля, по крайней мере до весны 2018 года. Пока у них не возникнет чрезвычайная потребность в деньгах. Но с учетом роста цен на нефть и, соответственно, увеличения доходов бюджета, такое развитие событий маловероятно.

Однако в Казахстане правительство и Нацбанк, несомненно, должны думать об ухудшении ситуации с экспортно-импортным балансом с Россией. В этом смысле изменение соотношения 5,5 тенге к рублю на 6 тенге к рублю несколько отражает тенденцию к росту дефицита внешнеторгового баланса с Россией.

Заметим, что Нацбанк обычно делает упор на том, что в Казахстане курс тенге свободно определяется на рынке. Например, председатель Нацбанка Акишев в интервью казахстанскому приложению газеты «Аргументы и факты» заявил, что «можно, конечно, обеспечить крат­косрочную стабильность национальной валюты. Но она, скорее всего, приведет к значительным потерям наших резервов, а главное – времени». Это очень спорное заявление. Получается, что Нацбанк видит главный смысл своей деятельности в сохранении резервов, в то время как сама суть резервов, напротив, заключается в том, чтобы сглаживать непредсказуемые колебания курса.

Среди них могут быть, во-первых, панические настроения у бизнеса и населения, вызванные кризисом доверия к финансовой системе, а значит, и к денежной политике государства. Причем такие панические настроения всегда болезненнее для валютных резервов и Нацбанка, если денежная масса существенно выше способности экономики ее освоить. То есть если до этого государство тем или иным способом, но все же включило печатный станок, то в системе слишком много свободных денег, которые при первом удобном случае пойдут на валютную биржу.

Во-вторых, кто-то может захотеть подвигать курс национальной валюты в спекулятивных интересах. Хрестоматийный пример, как в свое время Джордж Сорос атаковал британский фунт и правительству Великобритании пришлось прилагать большие усилия, чтобы сдержать эту атаку. В нашем случае такую роль могут сыграть отдельные банки. На небольшом рынке, таком как в Казахстане, вообще очень удобно производить такие операции.

Если у тебя есть большой объем ликвидности, или валютной, или тенговой, то при общей пассивности Нацбанка ты можешь сравнительно небольшими суммами влиять на курс в ту или иную сторону. И это способно обеспечить серьезную прибыль участникам игры. При объеме в десятки или сотни миллионов долларов изменение курса в 10 тенге туда или обратно, которое к тому же происходит в короткий срок, может привести к большой доходности. Это даже в том случае, если Нацбанк не в курсе, достаточно, чтобы он был пассивен и не реагировал на давление со стороны пары-тройки игроков.

Поэтому слова председателя Нацбанка, что он не должен обеспечивать краткосрочную стабильность тенге выглядят весьма двусмысленно. Но еще более странно выглядит его тезис о том, что можно мол «потерять время». То есть если исходить из этой логики, то раз девальвация все равно должна произойти, пусть она и произойдет, что тут думать, надо любой ценой сохранять резервы. Получается, как в русской сказке – «Кащей над златом чахнет».

В этой связи можно вернуться к тезису о панических настроениях населения и бизнеса, которые в Нацбанке часто называют главной причиной последней девальвации. Если вы знаете, что у вас нервное население, то логично задаться вопросом, а почему, собственно, оно такое нервное. Наверное, потому, что ему не понятна логика происходящего, в том числе и политики Нацбанка, и к тому же оно научено горьким опытом всех прошлых девальваций. Поэтому оно так легко впадает в панику, потому что у него нет доверия к стабильности собственной валюты. И бизнес делает это все вместе с ним.

Доверие – это, собственно, ключевой элемент любой финансовой системы. И если нет общего доверия к тенге, то все будут стремиться избавиться от него при любых возможных обстоятельствах. Отсюда и постоянное давление на курс, отсюда то, почему экономика не может освоить средства, в том числе потому, что она не в состоянии держать тенге в обороте за исключением необходимого минимума. Отсюда и невозможность для государства увеличивать без последствий объем тенговой денежной массы. Любое ее увеличение, например, в виде поддержки банков, ведет не только к давлению на курс тенге, но и к росту инфляции. Рост инфляции связан еще и с неопределенностью, поэтому все импортеры, импорт составляет существенную часть на рынке Казахстана, закладывают в свои цены риски нестабильности обменного курса.

Здесь мы подходим к другому очень важному моменту – имевшему место этой осенью дефициту бензина и угля. При разборе полетов, когда бюрократическая машина решила выяснить причины произошедшего, все они были озвучены. Казмунайгаз остановил на ремонт этой осенью сразу два нефтеперерабатывающих завода. Причем остановка Павлодарского завода была перенесена из-за задержки с его модернизацией. Естественно, все знали о грядущем дефиците 92-го бензина, но предполагали, что закроют его импортом из России. И вот тут возникли трудности, потому что в России бензин в целом дороже, поэтому исходя из бизнес-логики Казмунайгаз и другие поставщики не стали ничего импортировать. Никто не хочет торговать бензином себе в убыток. Поэтому с точки зрения торговцев бензином виновато антимонопольное ведомство, которое не позволило повышать цены на бензин.

В данном случае любопытны два момента. Первый связан с экономикой, второй с бюрократическими процедурами. В первом случае очевидно, почему в России бензин дороже, чем в Казахстане, если не учитывать работу антимонопольного ведомства. Потому что в России выше налоги на розницу. В то время как наши поставщики теоретически покупают бензин напрямую у производителей.

Кроме того, казахстанские антимонопольщики сдерживают рост цен на бензин, не только потому, что это скрытое субсидирование населения, но также в связи с тем, что рост бензиновых цен неизбежно провоцирует рост инфляции. Поэтому они действуют в рамках общегосударственной политики по сдерживанию инфляции. Что касается скрытого субсидирования, то это может быть и не совсем рыночная мера, но в ситуации, когда Казахстан является нефтедобывающей страной, в обществе высоки ожидания того, что ему тоже что-то перепадет с нефтяного пирога. Так что скрытое субсидирование – это одновременно и потакание этим ожиданиям и сдерживание инфляции.

Парадоксально, но еще одно обстоятельство, которое имеет отношение к экономике, как раз и связано с политикой Нацбанка, который теоретически должен сдерживать инфляцию. Постепенное ослабление тенге этим летом и ранней осенью привело к удорожанию российского импорта. Если допустить, что Нацбанк хотел таким образом сдержать рост российского импорта, то это, собственно, и произошло за счет импорта бензина из России.

Теперь стоит обратить внимание на бюрократические обстоятельства. Нефтяники не стали импортировать бензин, потому что это им было невыгодно и у них просто не были заложены дополнительные расходы, скажем так, на поддержку скрытого субсидирования. Хотя именно они создали ситуацию, закрыв на ремонт и модернизацию осенью сразу два завода.

В свое оправдание они заявили, что предупреждали, что такая ситуация возможна. С учетом того, что они все-таки часть бюрократического аппарата, пусть и из числа госкомпаний, главный посыл здесь был в следующем. Да, мы знали, что так будет, но государство не дало нам возможности повысить цены на розницу, денег у нас нет. Поэтому с бюрократической точки зрения наша совесть чиста, мы же предупредили о будущем возникновении проблемы, а дальше это уже не наша проблема.

Антимонопольщики тоже с бюрократической точки зрения были правы. Они не хотят брать на себя ответственность за принятие непопулярного решения повышения цен на бензин, которые затем по цепочке приведут к росту инфляции. Поэтому они выполнили свою задачу – запретили торговцам повышать цены, а дальше это уже не их проблема.

В свою очередь, Нацбанк также говорит: мы не можем вмешиваться в формирование курса тенге, потому что для нас важно сохранить резервы. Этой логики Нацбанк придерживается уже давно и не видит оснований для каких-то изменений. Опять же изменение логики требует принятия решений, а с бюрократической точки зрения лучше не принимать никаких решений, чем брать на себя ответственность.

Теоретически вся картина будущего дефицита должна была быть в руках председателя правительства. Но правительство, судя по всему, собрало все необходимые бумажки – от Нацбанка, от нефтяников, от антимонопольщиков и просто ждало, что будет. Когда же возник дефицит, то проще всего было организовать разбор полетов. Тут важны два момента. Если правительство не знало о предстоящем дефиците, то это странно. Если же оно знало, но не предприняло мер по координации действий государственных подразделений – нефтяников, антимонопольщиков и Нацбанка, то это еще страннее. Конечно, в правительстве вполне могут сказать, что Казмунайгаз им не подчиняется, Нацбанк самостоятелен в определении своей политики, и это будет правдой. Но правительство вполне могло собрать информацию, выстроить модель будущих проблем и предложить это к обсуждению. Но опять же, из бюрократической логики правительство предпочло не брать на себя ответственность. Соответствующие бумаги у него есть, согласно которым виноват будет кто-то другой.

В результате и возникла проблема, которая потребовала пожарных мер по ее решению. Во-первых, это вызвало совершенно ненужное раздражение в обществе, которое столкнулось с дефицитом бензина и угля. Имиджевые потери государства, несомненно, весьма значительные. Во-вторых, это привело к необходимости мобилизации ресурсов и цена в итоге была заплачена большая, чем могла быть на раннем этапе возникновения проблемы. В-третьих, антимонопольщики все равно уступили и цены на бензин выросли, значит, следом последует рост цен на остальные товары и услуги. В-четвертых, курировать Нацбанк фактически был назначен вице-премьер Ербол Досаев. Между прочим, практически сразу после его назначения курс тенге стал укрепляться. Возможно, это случайное совпадение, а может, и нет.

Вопрос с дефицитом угля в рознице еще более странный, с учетом его количества в Казахстане. Трудно отделаться от ощущения, что речь идет об искусственном создании дефицита с целью повышения цены у потребителя. Если бензина у нас просто не было, то угля у нас очень много, как и его производителей. Вопрос с рыночной инфраструктурой и, соответственно, с доступом к потребительским рынкам. Не секрет, что именно на цепочке от производителя к потребителю и создается дополнительная добавочная стоимость, а она часто зависит от монополии и особых преференций у отдельных субъектов рынка.

В общем, вся эта история оставляет странное впечатление. Это кризис просто не должен был возникнуть. В этом журнале в материале про революцию 1917 года был приведен пример с бюрократической логикой. Когда первые поднявшие бунт солдаты в феврале 1917 года были задержаны, их отправили в Петропавловскую крепость, но ее комендант отказался их принимать, потому что не было соответствующих сопроводительных бумаг. Формально комендант был прав. В итоге солдат отправили на гарнизонную гауптвахту, откуда они благополучно сбежали. В итоге на следующий день солдаты еще нескольких запасных полков подняли мятеж.

Но и бюрократов понять можно, в ситуации жесткого давления на них они просто перестают принимать решения и таким образом брать на себя ответственность. Потому что для них в этом нет никакого смысла. Главное – следовать формальным правилам и на любой случай иметь соответствующую бумажку.

РубрикиКазахстан